Лариса медленно помешивала борщ в кастрюле, когда услышала знакомый шорох бумаги за спиной. Николай, как всегда после работы, разложил на кухонном столе стопку квитанций и её пенсионное удостоверение. Она не оборачивалась — знала эту картину наизусть. Муж любил считать деньги, особенно чужие.
— Лара, а ну иди сюда, — позвал он, не отрываясь от бумаг. — Посмотрим, что у нас тут с твоей пенсией.
Она выключила газ и подошла к столу, вытирая руки о фартук. На столе веером лежали счета за свет, газ, воду, интернет. Все те самые квитанции, которые они всегда оплачивали пополам.
— Слушай, жена, — Николай откинулся на спинку стула и посмотрел на неё так, будто сообщал прогноз погоды. — Квартира теперь оформлена на тебя, а значит, все платежи теперь тоже твои.
Лариса почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Она стояла и смотрела на мужа, на его спокойное лицо, на аккуратно разложенные счета, и не могла понять — шутит он или говорит серьёзно.
— Как это — мои? — голос у неё получился тихий, неуверенный.
— А вот так. Собственность твоя — расходы твои. Логично же, — он пожал плечами и снова склонился над бумагами. — Моя зарплата пойдёт на мои нужды, а ты уж как-нибудь со своей пенсией разбирайся.
Лариса опустилась на стул напротив. Тринадцать тысяч пенсии. Тринадцать тысяч на коммуналку, которая зимой доходила до восьми. На продукты. На лекарства. На всё.
— Коля, но мы же всегда вместе… — начала она.
— Вместе-то вместе, — перебил он, не поднимая головы. — Но справедливость должна быть. Раньше квартира была общая, теперь твоя. Вот и плати за неё.
Он встал из-за стола, оставив ей квитанции, и пошёл в комнату включать телевизор. Лариса сидела на кухне и смотрела на эти проклятые бумажки. Сорок лет замужества. Сорок лет она работала ветфельдшером, лечила чужих животных за копейки, экономила на себе, чтобы в доме было всё. А теперь вдруг оказалось, что это не их дом. Это её дом. И её проблемы.
Она собрала квитанции в стопку, аккуратно сложила их в ящик стола и пошла доедать остывший борщ. Николай в комнате громко переключал каналы, ища футбол. Обычный вечер. Только почему-то в груди теперь жгло, будто она проглотила что-то горькое и колючее.
Ночной вызов
Телефон зазвонил в половине двенадцатого. Лариса уже засыпала, когда резкие гудки заставили её вскочить с кровати. Николай недовольно завозился под одеялом.
— Алло? — прошептала она в трубку.
— Лариса Петровна, это Вера Михайловна с Садовой, — голос женщины дрожал от слёз. — Мою Альфу машина сбила, она лежит, не встаёт. Помогите, пожалуйста, я не знаю, что делать!
Лариса сразу проснулась окончательно. Альфа — большая дворняга, умная и добрая собака. Полгода назад она лечила её от лишая, знала эту псину как облупленную.
— Несите её ко мне, быстрее, — сказала она, уже натягивая джинсы. — Подъезд открыт, второй этаж.
— Что там? — пробурчал с кровати Николай.
— Собаку сбили, буду лечить.
— В такое время? Лара, ты что, спятила? Утром не могла бы заняться?
Она не ответила, торопливо собирая в сумку инструменты и лекарства. Через десять минут в дверь позвонили. Вера Михайловна стояла на пороге с окровавленной овчаркой на руках. Слёзы текли по её лицу, а Альфа едва дышала.
— Положите её сюда, на диван, — Лариса расстелила старую простыню. — Сейчас посмотрим.
Следующие три часа она работала не останавливаясь. Промывала раны, накладывала швы, делала уколы. Альфа лежала тихо, только иногда скулила, когда было особенно больно. Вера Михайловна сидела рядом и гладила собаку по голове.
— Перелома нет, — наконец сказала Лариса, отирая пот со лба. — Рваные раны, но не критично. Будет жить, только покой нужен и обработка швов.
— Лариса Петровна, вы… вы просто чудо, — Вера Михайловна достала из сумки конверт. — Возьмите, пожалуйста. Я знаю, вы обычно так не берёте, но Альфа для меня как дочка. Без вас я бы её потеряла.
— Не надо, Вера Михайловна, — Лариса замахала руками.
— Надо, надо! Пять тысяч — это меньше, чем в любой клинике взяли бы. А там бы ещё и не факт, что так постарались. Вы всю ночь с ней возились!
Лариса посмотрела на конверт. Пять тысяч. Почти половина от того, что нужно на коммуналку. Она подумала о квитанциях в кухонном ящике, о Николае, который теперь считает её расходы исключительно её проблемой.
— Хорошо, — тихо сказала она и взяла деньги. — Спасибо.
Когда за Верой Михайловной закрылась дверь, Лариса села на кухне с чашкой чая. В конверте лежали новенькие купюры. Она их пересчитала дважды, будто не верила. За окном уже светало, а в груди вместо привычной усталости разливалось что-то тёплое и незнакомое. Впервые за много лет она чувствовала, что её работа действительно что-то стоит.
Первая ссора
Николай вернулся с работы в обычное время, но зашёл на кухню не сразу — сначала долго возился в прихожей, громко вешал куртку. Лариса поняла, что он что-то вынюхивает.
— Где деньги? — спросил он с порога.
— Какие деньги?
— Не прикидывайся. Соседка Марина видела, как ночью к тебе тётка с собакой приходила. Сказала, что ты теперь за лечение берёшь.
Лариса вытерла руки о полотенце и обернулась к мужу. Он стоял посреди кухни, засунув руки в карманы, и смотрел на неё с каким-то брезгливым удивлением.
— Да, взяла. Пять тысяч. Собаку сбила машина, всю ночь её спасала.
— Ты что теперь — коммерсантка? — Николай фыркнул. — Сорок лет людям помогала бесплатно, а тут вдруг зажадничала?
— Не зажадничала, а стала оценивать свой труд, — ответила Лариса спокойно, хотя внутри всё кипело.
— Оценивать труд! — он скривился. — Ты же на пенсии, какой ещё труд? Это так, баловство. А деньги брать с соседей — стыдно. Что люди скажут?
— А что люди скажут про мужа, который жену на коммуналку оставил? — вырвалось у неё.
Николай аж отшатнулся. За сорок лет брака он не помнил, чтобы Лариса когда-нибудь ему перечила. Она всегда соглашалась, кивала, подстраивалась. А тут встала и смотрит на него так, будто он ей не муж, а незнакомый человек.
— Ты что себе позволяешь? — голос у него стал тише, опаснее.
— Позволяю себе работать и получать за это деньги, — Лариса повернулась к плите. — Как все нормальные люди.
— Нормальные люди! — Николай хлопнул ладонью по столу. — Нормальные жёны мужьям не хамят! Нормальные жёны не торгуют в собственной квартире!
— А нормальные мужья жён на произвол судьбы не бросают! — крикнула она, и сама испугалась громкости своего голоса.
Они стояли напротив друг друга, и впервые за долгие годы между ними повисла тишина, полная не мира, а напряжения. Николай смотрел на жену как на чужую. А Лариса смотрела на мужа и думала — когда он стал таким? Когда она перестала его узнавать?
— Знаешь что, — тихо сказал он наконец. — Живи как хочешь. Только не жди, что я буду это одобрять.
Он развернулся и ушёл в комнату. Дверь хлопнула так сильно, что задрожали стёкла в серванте. Лариса осталась стоять на кухне одна. Руки тряслись, сердце колотилось, но внутри, под страхом и обидой, шевелилось что-то ещё. Что-то упрямое и живое. То, что она думала, давно умерло.
Обустройство
В субботу Лариса впервые за много лет осталась ночевать в своей старой квартире. Не в их общей с Николаем, а в той, где жила до замужества и которую почему-то никогда не продавала. Две комнаты на первом этаже пятиэтажки, с видом во двор и старым паркетом, который скрипел под ногами.
Она пришла сюда после очередной ссоры с мужем, взяв только сумку с вещами и ветеринарную аптечку. Хотела побыть одна, подумать. А остаться решила, когда поняла — здесь тихо. Здесь никто не считает её деньги и не объясняет, как надо жить.
Утром она пошла в мебельный магазин и купила кресло. Обычное, мягкое, коричневое. Продавщица удивилась — кресло было дорогое, а покупательница явно пенсионерка. Но Лариса заплатила не торгуясь. У неё теперь были свои деньги.
За неделю она вызовов получила пять. Марина с пятого этажа привела кота с мочекаменной болезнью. Дядя Петя из соседнего подъезда — собаку с больными ушами. Молодая семья с новорожденным щенком. Все платили. Кто сколько мог, но платили. И все говорили спасибо.
— Лариса Петровна, а вы не хотели бы к нам подрабатывать? — спросила её Анна Сергеевна, главврач районного ветцентра, когда Лариса привезла туда кота на рентген. — По вечерам, по выходным. У нас постоянно аврал, а людей не хватает. И опыта вашего никто не заменит.
Лариса подумала о пустых вечерах дома, о Николае, который теперь едва с ней разговаривает, о квитанциях, которые нужно оплачивать каждый месяц.
— А сколько платите?
— По тысяче за смену. Если ночные дежурства возьмёте — полторы.
Тысяча за смену. Это больше, чем её дневная пенсия. Лариса кивнула.
— Согласна.
Вечером она ремонтировала в квартире кран на кухне, когда зазвонил телефон. Звонил Николай.
— Когда домой приедешь? — спросил он сухо.
— Не приеду, — ответила она, не отрывая взгляда от гайки. — Тут живу теперь.
— Что значит — живёшь?
— Значит — живу. Работаю, деньги зарабатываю, квартиру обустраиваю. Кран чиню, между прочим. Сама.
Молчание длилось долго.
— Лара, ты что, совсем спятила?
— Наоборот, — сказала она и почувствовала, как уголки губ сами собой поднимаются вверх. — Кажется, впервые за много лет начинаю соображать.
Прощальная записка
Утром в среду Лариса проснулась от лая во дворе. За окном соседская дворняжка Рыжик гонялся за кошкой, а та шипела на него с гаражной крыши. Обычная дворовая суета, которую она раньше не замечала, а теперь почему-то слушала как музыку.
Она заварила кофе в новой турке — до этого всю жизнь пила только чай — и села в своё коричневое кресло с чашкой. Три недели назад этого кресла не было. Как и многого другого. Новых штор на окнах. Цветов на подоконнике. Ощущения, что ты дома.
Телефон зазвонил ровно в девять. Номер знакомый — домашний.
— Лара? — голос Николая звучал устало. — Мне нужно кое-что сказать.
— Слушаю.
— Я… я вчера подал документы на развод. И съезжаю к Сергею.
Сергей — его младший брат, разведённый, живёт один в двухкомнатной квартире на окраине. Лариса кивнула, хотя он этого не видел.
— Понятно.
— У тебя на столе лежит записка. Там всё написано. Ключи оставлю у соседки.
— Николай, — сказала она тихо. — А за что?
— За что — что?
— За что ты на меня так злишься? Что я такого сделала?
Он молчал долго. Потом тяжело вздохнул:
— Ты изменилась, Лара. Стала какая-то… чужая. Будто я тебя вообще не знаю.
— А может, ты меня и правда не знал?
— Может быть, — согласился он неожиданно. — Может быть, и не знал.
После этого разговора Лариса села и заплакала. Не от горя — от странного облегчения. Будто с плеч свалился тяжёлый мешок, который она несла так долго, что забыла, каково это — ходить налегке.
Вечером она поехала за запиской. В их старой квартире пахло застоявшимся воздухом и мужским одеколоном. На кухонном столе лежал сложенный вчетверо листок из школьной тетради.
“Лара. Забирай всю мебель, если нужно. Документы на квартиру в серванте, в верхнем ящике. Счета за коммуналку тоже там. Развод оформлю сам, тебе приходить не надо. Живи как хочешь. Коля.”
Больше ничего. Сорок лет брака уместились в пять предложений на листочке из тетрадки.
Лариса сложила записку, убрала в сумку и пошла домой. В свою квартиру, к своему креслу, к своей новой жизни. По дороге купила корм для Рыжика — вчера заметила, что он похудел. Будет теперь её двор, её собака. Её забота.
Дома она села в кресло, открыла книжку и позвала:
— Рыжик! Рыжик, иди сюда!
Пёс примчался как ошпаренный, заглянул в окно и радостно завилял хвостом. А Лариса смотрела на него и думала — хорошо, что она наконец научилась жить для себя. Жаль только, что так поздно.
