Вера сидела за старым деревянным столом на кухне матери и чистила картошку. Нож в ее руках скользил быстро, почти на автомате — она привыкла помогать, когда приезжала в гости. На плите булькала кастрюля с куриным супом, и по комнате растекался теплый запах бульона с легкой ноткой лаврового листа, который она бросила в последний момент.
За окном уже темнело — ноябрьский вечер подкрался незаметно, и фонари во дворе зажглись, бросая желтые пятна на мокрый асфальт. Вера глянула на часы над дверью — половина седьмого. Она хотела успеть домой к восьми, чтобы хоть немного отдохнуть перед рабочей неделей: ноги после дня за столом в конторе гудели, а голова была тяжелой, как старый утюг.
Дверь хлопнула, и в кухню ввалилась младшая сестра, Надя, с двумя детьми. Пятилетний Коля тут же рванул к ящику с игрушками — мать держала там машинки и кубики специально для внуков, — а двухлетняя Маша вцепилась в мамину юбку и захныкала, размазывая сопли по рукаву.
— Ох, мам, я еле дошла, — выдохнула Надя, скидывая пальто прямо на стул у порога. — Автобус полчаса ждала, а эти двое всю дорогу ныли, как сирены.
Анна Васильевна выглянула из комнаты, вытирая руки о фартук с вышитыми ромашками — старый, но чистый, как она любила.
— Наконец-то явились, — улыбнулась она. — Садись, сейчас ужинать будем. Вера суп сварила, с лапшой, как ты просила.
Надя плюхнулась на табуретку, даже не глянув на сестру, и начала развязывать Маше шапку с помпоном. Вера молча чистила картошку дальше, хотя внутри уже зашевелилось что-то колючее — знакомое раздражение. Надя всегда врывалась шумно, с кучей жалоб, и вела себя так, будто все вокруг должны ей кланяться.
— Вер, а ты опять одна приехала? — спросила Надя, наконец подняв глаза, пока Маша теребила ее пальцы. — Я думала, ты хоть кого-нибудь приведешь, а то скучно же одной-то.
Вера только хмыкнула, бросая очищенную картофелину в миску с водой. Ей было тридцать два, и она уже привыкла к этим подколкам. Надя, младше на пять лет, любила тыкать носом в то, что у нее “полная семья”, а у Веры — только работа да пустая квартира.
— Мне и одной нормально, — коротко ответила она, не поворачиваясь.
Анна Васильевна поставила на стол тарелки — старые, с потемневшими краями, но чистые, как всегда, — и начала разливать суп. Коля подбежал, схватил ложку и принялся стучать ею по столу, пока мать не шикнула на него. Маша затихла, уткнувшись в Надину руку, и сонно моргала.
— Ну что, девочки, давайте ужинать, — сказала Анна Васильевна, усаживаясь во главе стола. — А то я весь день на ногах, сил нету.
Все сели, и несколько минут было тихо — только звякали ложки да Коля шмыгал носом, вытирая его рукавом. Но потом Надя отложила ложку, потеребила край скатерти с пятном от прошлогоднего компота и посмотрела на Веру.
— Слушай, Вер, у меня к тебе разговор, — начала она, чуть понизив голос, будто это что-то важное. — Ты же знаешь, как нам с Сашей тяжело. Дети растут, все дорожает, а он на заводе своем еле концы с концами сводит.
Вера напряглась. Она уже знала, к чему клонит сестра. Такие разговоры бывали раньше, и каждый раз они заканчивались одним и тем же.
— И что? — спросила она, глядя в тарелку, где лапша плавала в золотистом бульоне.
— Давай ты нам помогать будешь, — выпалила Надя. — Ну, деньгами. У тебя же зарплата хорошая, а тратиться не на кого. А у нас дети, их кормить надо, одевать, в садик водить…
Вера медленно подняла голову и посмотрела на сестру. Надя сидела с таким видом, будто просила что-то само собой разумеющееся — как чашку чая или лишнюю ложку сахара. Коля в этот момент уронил ложку на пол, и Анна Васильевна тут же кинулась ее поднимать, что-то бормоча про его неугомонность.
— Я не буду платить за твоих детей, — сказала Вера тихо, но твердо, глядя прямо в глаза сестре. — Они мне не родня.
Надя замерла, а потом ее лицо покраснело, как будто ей влепили пощечину.
— Ты серьезно? — голос ее задрожал, и она чуть не сорвалась на крик. — Это что, теперь так? Сестра называется!
— Девочки, не начинайте, — вмешалась Анна Васильевна, но было поздно. Ужин был испорчен, и Вера это прекрасно понимала.
Вера хорошо помнила, как все начиналось. Она была старшей в семье, и с детства привыкла, что на нее надеются. Когда ей было десять, а Наде пять, мать часто оставляла их вдвоем дома — Анна Васильевна работала на двух сменах в швейной мастерской, чтобы прокормить дочек после того, как отец ушел к другой. Вера тогда вставала к плите — старой, с потрескавшейся эмалью, — жарила яичницу на сковородке с пригоревшим дном, следила, чтобы Надя не лезла к розеткам, и даже учила ее рисовать карандашами, которые подарила соседка тетя Люба.
— Ты у меня умница, Верочка, — говорила мать, приходя домой поздно и гладя ее по голове. — На тебя всегда можно положиться.
Надя же была другой. Она любила ныть, пока не получит, что хочет, и Вера часто уступала — то конфету отдаст из своей порции, то куклу, которую сама берегла как зеницу ока. Однажды, когда Вере было двенадцать, тетя подарила ей на день рождения красивую тетрадь с цветами на обложке — яркими, как садовые маки. Вера спрятала ее в ящик стола, чтобы писать там свои мысли, но Надя увидела и закатила истерику.
— Ма-ам, я тоже такую хочу! — ныла она, топая ногами. — Почему у Веры есть, а у меня нету?
— Вер, отдай сестренке, — устало сказала мать, вытирая руки о фартук после стирки. — Ты же старшая, не жадничай.
Вера отдала, хотя внутри все кипело, как вода в чайнике. Через неделю она нашла тетрадь в углу комнаты — порванную, с кривыми каракулями. Надя просто забыла про нее, переключившись на что-то другое.
Когда сестры подросли, разница стала еще заметнее. Вера после школы пошла в техникум на бухгалтера — сидела над учебниками до ночи, подрабатывала в магазине, раскладывая товар на полках. Потом устроилась в контору, где считала зарплаты и налоги, и начала копить на свою квартиру. Это была маленькая двушка на окраине — с потрепанными обоями, которые она сама переклеивала, и скрипучими полами, которые она мечтала однажды заменить. Надя же школу еле закончила — больше болтала с подружками, чем училась, — и сразу выскочила замуж за Сашу, парня с завода, который был добрым, но не шибко хватким. Через год родился Коля, а еще через три — Маша.
— Тебе бы тоже о семье подумать, — говорила Вере мать, когда та приезжала в гости с сумкой продуктов. — А то все работа да работа, как старуха какая.
— Мне и так хорошо, — отвечала Вера, хотя иногда, глядя на счастливые пары в парке или на детей, бегающих с воздушными шарами, чувствовала укол чего-то непонятного. Но она быстро гнала эти мысли прочь — ей нравилось, что она сама себе хозяйка, что никто не тянет из нее деньги и нервы.
Надя с Сашей жили в тесной однушке, которую снимали у знакомых. Саша работал на заводе, но денег вечно не хватало — то он болел и брал отгулы, то станок ломался, то начальство урезало премию. Надя не работала — сначала сидела с Колей, потом с Машей, — и каждый раз, когда Вера приезжала к матери, сестра начинала жаловаться.
— Вер, одолжи пару тысяч, — попросила она однажды, сидя на диване с Машей на коленях. — У нас холодильник сломался, а чинить не на что.
Вера тогда дала, хотя сама только что заплатила за ремонт своей плиты — старой, с одной рабочей конфоркой. Потом Надя попросила еще — на зимние сапоги для Коли, на лекарства от простуды, на что-то еще. Вера давала, но с каждым разом все тяжелее — она видела, как сестра даже не пытается что-то изменить. Последней каплей стал прошлогодний Новый год. Надя пришла к матери с детьми и объявила, что им с Сашей не на что купить подарки.
— Вер, может, скинешься? — спросила она, пока Анна Васильевна возилась с оливье на кухне. — Хоть по тысяче на ребенка, а то им под елкой пусто будет.
Вера тогда отказалась впервые.
— У меня своих трат хватает, — сказала она, глядя сестре в глаза. — Я не банк, Надь.
Надя надулась, как ребенок, а мать потом шепотом упрекнула:
— Верочка, могла бы и помочь. Они же твои племянники, жалко ведь.
— Это ее дети, а не мои, — отрезала Вера, и разговор заглох, как остывший чайник.
После той сцены за ужином Вера собралась быстро. Она доела суп, хотя он уже остыл и стал каким-то водянистым, вымыла свою тарелку и поставила ее в шкаф — туда, где мать держала старую посуду с потемневшими узорами. Надя сидела напротив, поджав губы, и смотрела в сторону, будто Вера была пустым местом. Коля убежал играть с машинками, а Маша заснула на диване, завернувшись в старое одеяло с выцветшими зайцами — Вера помнила его еще с детства.
— Я пошла, мама, — сказала она, надевая пальто в прихожей. — Завтра на работу рано вставать.
— Останься хоть до чая, — попросила Анна Васильевна, выходя из кухни с полотенцем в руках. — Я пирог достану, с яблоками.
— Нет, устала, — коротко ответила Вера и шагнула к двери. Холодный воздух ударил в лицо, и она запахнула шарф потуже — серый, вязаный, который сама купила на распутье в прошлом году. Пока спускалась по лестнице, слышала, как Надя что-то говорит матери — громко, с обидой, но слов не разобрала. Да и не хотела.
Дома она долго стояла под горячим душем, смывая тяжелый осадок от вечера. Вода стекала по белой плитке, которую она сама выбирала в магазине два года назад, — тогда еще торговалась с продавцом, чтобы сбил цену. Вера вдруг подумала, что ей нравится эта жизнь — ее жизнь. Квартира, хоть и маленькая, была ее собственным уголком — тут не было детских криков, не пахло подгоревшей кашей, и никто не лез к ней с просьбами. Она вышла из ванной, завернувшись в старый халат с выцветшими ромашками, заварила себе чай с мятой — из той пачки, что купила на рынке, — и села на диван с книгой. Но читать не смогла — мысли возвращались к сестре, к ее красному лицу и обиженному голосу.
На следующий день позвонила мать. Вера как раз чистила картошку на ужин — дома, в своей кухне, где все было так, как она любила.
— Вер, ты чего вчера так резко ушла? — спросила Анна Васильевна, и Вера услышала, как на фоне гремит посуда — мать, видно, мыла кастрюли.
— Устала, мам, — повторила она, хотя знала, что мать ждет другого.
— Надя расстроилась, — продолжала та. — Она же не со зла просила. Им правда тяжело, Верочка. Ты бы хоть немного помогла, у тебя же зарплата хорошая.
— У меня тоже свои расходы, — сказала Вера, глядя в окно, где соседский кот лениво грелся на подоконнике под фонарем. — Я не могу их тянуть.
— Но это же семья, — голос матери стал мягче, почти умоляющим. — Неужели тебе сестру не жалко?
— Жалко, — честно ответила Вера, бросая картофелину в миску. — Но я не могу за нее жить. Пусть сами разбираются.
Мать вздохнула и замолчала. Потом сказала:
— Ладно, подумай еще. Они завтра опять придут, поговорите нормально.
Вера положила трубку и уставилась на чайник, который тихо гудел на плите. Ей не хотелось никаких разговоров. Она понимала, что Надя не отступит, а мать будет ее поддерживать — всегда жалела младшую, сколько Вера себя помнила. Но она больше не собиралась уступать, как в детстве с той тетрадью.
Назавтра Надя и правда заявилась снова. Они с детьми ввалились в квартиру матери, как вихрь. Коля тут же начал носиться по комнате, гоняя машинки по ковру, а Маша захныкала, требуя, чтобы ее взяли на руки. Вера сидела на диване с чашкой чая — еще теплого, с легким запахом мяты — и молча смотрела, как сестра снимает пальто и бросает его на стул.
— Ну что, Вер, подумала? — начала Надя, усаживаясь напротив и подтягивая к себе Машу. — Я же не просто так прошу. Нам с Сашей реально не хватает. Коля в садик ходит, Маше памперсы нужны, а у меня даже на зимнюю куртку денег нет.
— А я тут при чем? — спросила Вера, ставя чашку на стол с легким стуком.
— Ты же сестра! — Надя повысила голос, и Маша дернулась у нее на руках. — У тебя нет детей, тебе проще. А мы тут выживаем, понимаешь?
— Я не обязана вас содержать, Надь, — сказала Вера, глядя ей в глаза. — Это твоя семья, не моя. У детей отец есть, вот пусть он и старается.
Надя вскочила, чуть не опрокинув стул, и лицо ее снова покраснело.
— Ты что, серьезно? — закричала она. — Я к тебе как к сестре, а ты вот так?!
— Девочки, хватит! — вмешалась Анна Васильевна, выходя из кухни с мокрыми руками и полотенцем. — Сядьте и поговорите спокойно.
Но Надя уже не слушала. Она схватила детей, подхватила пальто и ушла, хлопнув дверью так, что стекла в шкафу задребезжали. Вера осталась сидеть, глядя на остывающий чай, и подумала, что ей все это надоело.
Прошел месяц. Вера сидела на своей кухне, пила чай с медом и смотрела в окно. Снег наконец выпал — тонкий, пушистый, он укрыл двор белым ковром, и дети с соседнего подъезда уже лепили снеговика, смеясь и швыряясь снежками. Вера улыбнулась — ей нравилось это время года, когда все вокруг становилось чище, тише, будто зима смывала старые обиды. Она грела руки о кружку — старую, с нарисованным котом, — и думала, что жизнь, кажется, идет своим чередом.
Надя после того скандала не звонила, и Вера была этому рада. Мать пару раз пыталась завести разговор, когда дочь приезжала в гости с сумкой картошки и крупы — чтобы матери не пришлось тратиться.
— Вер, ты бы с Надей помирилась, — говорила Анна Васильевна, вытирая руки о фартук. — Она же не чужая.
— Мам, я все сказала, — отвечала Вера, обрывая тему. — Пусть сами свои проблемы решают.
Анна Васильевна вздыхала, но спорить не лезла. Вера знала, что мать все равно помогает Наде — то продукты купит, то старый свитер отдаст, то деньги с пенсии подкинет. Ей было жаль мать, но не настолько, чтобы снова ввязываться в это дело.
На работе дела шли неплохо. Вера получила небольшую премию — тысячу рублей, мелочь, но приятно, — и решила потратить ее на себя. Купила кофемолку — маленькую, черную, о которой давно мечтала. Теперь по утрам в квартире пахло свежемолотым кофе, и она пила его из той же кружки с котом, глядя, как за окном просыпается город. Ей нравилось это ощущение — что она сама себе хозяйка, что никто не тянет из нее ни копейки.
Однажды вечером позвонила подруга, Света, с которой они вместе учились в техникуме. Ее голос в трубке был бодрый, как всегда.
— Вер, поехали в субботу за город? — предложила она. — У брата дача освободилась, там баня есть, шашлыки пожарим, посидим.
— Давай, — согласилась Вера, и в голосе ее прозвучала легкость, которой давно не было. Ей вдруг захотелось вырваться из этой рутины, проветрить голову.
Они поехали втроем — Вера, Света и ее брат Дима. Дача оказалась старенькой, с покосившимся забором и облупившейся краской на стенах, но уютной. В бане пахло березовыми вениками, и Вера долго сидела там, чувствуя, как тепло разливается по телу. Потом они вышли на улицу, где Дима разжег мангал. Снег хрустел под ногами, а мясо шипело на углях. Они сидели у костра, завернувшись в пледы, ели шашлыки с хлебом и пили чай из термоса — горячий, с легким привкусом трав.
Дима оказался веселым парнем — рассказывал, как однажды чинил трактор в поле под дождем, и как потом полчаса сушил носки у костра. Вера смеялась до слез, держа в руках деревянную ложку, которой мешала угли.
— А ты молодец, Вер, — сказала Света, когда они остались вдвоем на крыльце, пока Дима ушел за дровами. — Не дала себя в обиду. Я бы на твоем месте давно сломалась под таким напором.
— Да какой там молодец, — пожала плечами Вера, глядя на дым, поднимавшийся в темное небо. — Просто устала всем помогать.
— И правильно, — кивнула подруга, подтягивая плед. — Пусть сами крутятся, как хотят.
Надя так и не объявилась. Вера слышала от матери, что сестра с Сашей взяли кредит на новую стиральную машину — старую, мол, совсем развалило, — но быстро его просрочили. Анна Васильевна ворчала, что теперь ей приходится отдавать свои сбережения, чтобы выручить их, но Вера только молчала. Ей было жаль мать, но не настолько, чтобы снова лезть в это болото.
Она вернулась домой поздно, с запахом дыма в волосах и легким сердцем. На столе стояла кофемолка, а рядом — банка с зернами, которую подарил Дима, сказав: “Это тебе, чтобы утро было добрым”. Вера заварила себе кофе, села на диван и подумала, что жизнь, кажется, налаживается. Пусть Надя живет как хочет, пусть мать ей помогает — это их выбор. А Вера выбрала себя. И этот выбор оказался правильным — как запах кофе, который теперь каждое утро наполнял ее маленький, но такой родной дом.
Спасибо, что читаете мои истории! Буду рада вашим отзывам и новым встречам!
