Когда я вернулась домой раньше обычного, мне хотелось одного — горячего душа и тишины. Но в квартире было подозрительно тихо, если бы не гулкий голос Анжелы Викторовны, моей свекрови, из спальни. Она говорила с кем-то по телефону. Мягко. Почти по-кошачьи.
— Скажи жене, чтобы перевела мне сразу всю сумму. Невестка должна помогать свекрови, — услышала я, еще не успев снять босоножки.
Я застыла. Какая сумма? Обо мне?
Дальше стало хуже.
— Да, половину уже перевела. Но ты же понимаешь, Гриша, половина — это не вся сумма… Я ж тебе мать, не чужая.
Я стояла, как вкопанная. И мне вдруг стало тошно. Не потому что свекровь говорила гадости, к этому я привыкла. Меня вывернуло от другого.
Половину уже перевела.
То есть он… перевёл? Наши накопления. Мои бонусы, премии. Всё то, на что мы копили «на будущее». Только это «будущее» — новый ламинат и люстра в квартире его мамы. А у меня — новая жизнь. Без мужа. Без его мамочки.
Я шагнула в комнату. Громко.
— Здрасьте, — бросила я. Та резко обернулась.
— А ты чего так рано? — нервно спросила она.
— Скучала. А ты с кем сейчас говорила? С сыном своим? Который отдал тебе половину нашей заначки?
— Это не твои деньги, Настя. Это семейное. Я мать. Я вложила в него больше, чем ты.
Я рассмеялась. Устало, хрипло.
— Ты вложила? Это когда ты ему в двадцать три сказала, что я не пара? Или когда я после операции с температурой лежала, а ты велела ему срочно ехать к тебе кран чинить?
Тут в прихожую вошёл Гриша.
— Что происходит?
Я повернулась к нему. Голос был спокойный.
— Я случайно услышала, как твоя мама говорит тебе: «Скажи жене, чтобы перевела мне всю сумму». Это правда?
Он молчал.
— Гриша, ты перевёл ей половину?
— Настя, она просто просила занять…
— Ты перевёл ей?! — заорала я.
— Да! — рявкнул он. — Да, перевёл! Она же мама! У неё ремонт, у неё давление…
— А у меня? У меня что?! Я тебе жена или просто временное хранилище твоих обязательств?
— Не перегибай, — сказал он, отворачиваясь.
И тогда я поняла, что всё. Не потому что он отдал деньги. А потому что не извинился. Потому что был уверен, что так и надо.
Я молча прошла на кухню, вытащила папку с ипотечной сделкой. Посмотрела — кто владелец. И усмехнулась. Дура. Поверила, что семья — это про доверие, а не про доли.
Вернулась в коридор. Посмотрела на них. Мать и сын.
— Через две недели подаю на развод. Свою долю выкуплю. Или выкупайте вы.
Анжела Викторовна вдруг громко всхлипнула.
— Вот неблагодарная ты, Настя. Я ведь тебе как родная…
— Так родная, что теперь вы — родня сами по себе. А я — чужая. Всё правильно ты сказала по телефону.
Я хлопнула дверью. А потом стояла у подъезда и не понимала: плачу, потому что больно… или потому что стало наконец легко.
Прошло шесть мучительно долгих дней. Я переехала к подруге Маринке. Та встретила с бокалом вина и репликой:
— Ну наконец-то, мать! Я думала, ты на кладбище быстрее переедешь, чем от своего маменькиного сына.
На седьмой день он позвонил.
— Настя, давай по-человечески поговорим. Я зайду вечером. Без мамы.
Он пришёл в семь. Без цветов. Зато с папкой.
— Смотри, Настя, у нас доля на двоих. Давай просто оформим дарственную. Ну, на меня. А я тебе потом компенсирую. Частями.
— Частями? — я подняла брови. — Это ты мне за мою половину будешь компенсировать частями?
— Настя, не начинай. Тебе эта доля не нужна. Ты же не будешь там жить. А мне с мамой…
— Ага! То есть, вы с мамой остаетесь в квартире, купленной на мои деньги, а я иду в пешее эротическое с «частями компенсации»?
Он вдруг сел на диван, потёр лицо.
— Ты думала, мне легко? Ты ушла — и всё обрушилось. Мама ноет, дома пусто. В холодильнике даже колбасы никто не купил.
— Колбаса? Ты серьёзно?
— Не из-за мяса, Настя. А из-за того, что ты… не со мной. Ты будто выбросила меня, как ненужную вещь.
— А ты не думал, что вещь — это как раз я? Удобная. Молчаливая. Твоя мать меня вытирала, как коврик у порога, а ты только кивал.
— Хорошо. Тогда скажи, чего ты хочешь?
— Я хочу продать свою долю. На рынке. За рыночную цену.
— Что?! — он вскочил. — Ты с ума сошла? Кто это купит? Это ж доля! В квартире, где живёт пожилая женщина!
— Твоя мать. Та, которая любит «по-честному». Вот пусть и поживёт с новым соседом.
— Ты не продашь. Никто не купит.
— Григорий. Долю я не продам. Я ею буду дышать, греться, сдавать студентам. Но просто так — не отдам.
Он встал. Я впервые увидела в его лице не мужа, а бизнес-партнёра, которому сломали схему.
— Тогда готовься. Будет суд. Будет тяжело.
— Я готова.
Через три дня его адвокат прислал заявление на выкуп моей доли по цене ниже рыночной. Намного. Я посмотрела на письмо и улыбнулась. Вот теперь начнём играть по-взрослому.
Я не хотела мстить. Но у каждого терпения есть срок годности. Особенно когда бывший муж присылает предложение выкупить твою долю за сто двадцать тысяч рублей.
Они не отставали. Письма. Звонки.
И вот однажды я получила письмо. Не от него. От нового владельца моей доли. Да, я продала её. Не им. И не за 120 тысяч, а за 2,7 миллиона. Нашёлся предприниматель, Павел Борисович, которому квартира была интересна под аренду. Даже несмотря на свекровь. Он хмыкнул и сказал: «Ну, с такими жильцами я, может, и повеселюсь. У меня два юриста в штате. Поразвлекаемся».
— Ты… продала?! — Гриша позвонил на следующий день. Голос дрожал.
— Продала. За нормальную цену. Сюрприз, да?
— Да кто его пустит в квартиру?!
— Ага. Вот и суд разберётся. Можешь маму предупредить, что новый совладелец — мужчина с острым чувством юмора и аллергией на манипуляции.
— Ты мстишь.
— Нет, Гриша. Я просто вышла из игры. А вот вам теперь придётся в неё доигрывать.
Прошло два месяца. Я встретила Анжелу Викторовну в магазине. Она катала тележку с капустой и уксусом.
— Ну и довольна? — прошипела она. — Сдала нас чужому!
— Его зовут Павел Борисович. И нет, не мой. Просто человек, у которого всё по закону.
— Да он… он… он заставил меня в коридоре мыть полы! Говорит, общая зона — значит и моя обязанность!
Я рассмеялась.
— Ну так невестка должна помогать, помнишь?
Она отвернулась. А я стояла и смотрела на неё — эту гордую, всегда уверенную в своей власти женщину. И мне её стало… нет, не жалко. Просто всё стало понятно. Она потеряла иллюзию контроля.
Сейчас я снимаю жильё рядом с парком. И, знаете, я иногда улыбаюсь. Потому что я могла бы быть на месте этой женщины — вечно контролировать, командовать. Но выбрала быть собой. Свободной. С горечью — да. С потерями — конечно. Но с собой — впервые за долгие годы.
